— Я мать! Мне больше положено, чем тебе! Ключи давай! — визжала свекровь, топая ногами на пороге квартиры
— Ты украла у моего сына квартиру! — голос Валентины Петровны хлестнул, как мокрое полотенце по лицу.
Я сидела на кровати, не до конца проснувшаяся, волосы спутаны, во рту сухо. Андрей, мой муж, натянул одеяло до глаз, будто пытался спрятаться не только от матери, но и от всего мира сразу.
— Валентина Петровна… — я постаралась, чтобы голос звучал спокойно, но он всё равно дрожал. — Никто ничего не крал. Это наследство моей бабушки.
Она стояла в дверях в своём старом халате с павлинами, который уже почти потерял краску и держался, наверное, на нитках. В руках у неё была папка, и я сразу поняла — это те самые бумаги из нотариальной конторы.
— Не прикидывайся дурочкой! — и она швырнула папку на кровать. — Я всё узнала. Вчера встретила Клавдию Михайловну, она всё рассказала. Квартиру оформила только на себя!
Я замолчала, потому что слова её были настолько нелепы и при этом обидны, что у меня на секунду перехватило дыхание. Андрей, как всегда, молчал. Он всегда молчал, когда мать начинала вот эти свои сцены. И это молчание било сильнее любых слов.
— Квартира бабушки завещана мне, — наконец выдохнула я. — Это её воля.
— Воля? — свекровь вскинула голову, глаза её блестели, как у загнанной лисы. — А ты теперь кто? Ты жена моего сына! А значит, всё, что твоё, — общее! А семья — это прежде всего Андрюша!
Я посмотрела на мужа. Он делал вид, что только-только проснулся, потирал глаза, как ребёнок, которого выдернули из сладкого сна.
— Мам, давай не будем ссориться с утра, — пробормотал он. — Всё можно обсудить.
— Обсудить? — Валентина Петровна фыркнула, плюхнулась на край нашей кровати, даже не спросив разрешения. — Тут и обсуждать нечего. Жена, если она любит мужа, не прячет имущество!
С этими словами она хлопнула ладонью по одеялу так, что Андрей вздрогнул.
Я встала. Мне было стыдно — не за то, что я скрывала квартиру (я ничего не скрывала), а за то, что мы с мужем позволяли ей вторгаться в нашу жизнь вот так, бесцеремонно. Как будто и не было у нас собственной семьи.
— Валентина Петровна, — сказала я, глядя прямо ей в глаза. — Это моя квартира. Я никому её не отдам.
Она поднялась и подошла ко мне вплотную. От неё пахло валерьянкой и чем-то кислым, застарелым, будто старые воспоминания, которые давно пора выбросить.
— Ах так? — голос её дрожал. — Тогда знай: я не позволю, чтобы ты обманывала моего сына. У тебя неделя, чтобы всё переоформить.
— Иначе что? — спросила я.
— Иначе приму меры, — её глаза блеснули мстительно, как у человека, которому всё равно, кого разрушить, лишь бы не уступить.
Она развернулась и ушла, громко хлопнув дверью.
И вот мы остались вдвоём. Я и Андрей. Он сидел, смотрел в пол, будто искал там ответ на все вопросы.
— Ты правда не сказала мне? — тихо спросил он.
— Андрей, я ничего не скрывала. Ты знал, что бабушка оставила мне квартиру. Просто я не рассказывала о каждом походе в нотариальную контору.
Он молчал, потом встал, начал одеваться.
— Может… может, действительно лучше оформить её на меня? Формально. Чтобы мама отстала.
Я замерла. Смотрела на него и понимала: это не он говорит, это говорит страх. Страх потерять любовь матери, страх не оправдать её ожидания.
— Ты серьёзно? — спросила я.
— Ну да. Какая разница, на ком она оформлена? Мы же семья.
— Вот именно. Если нет разницы, то пусть остаётся на мне.
Он пожал плечами. В его глазах не было решимости. Только усталость.
Следующие дни превратились в ад. Свекровь звонила каждое утро, приходила вечером. Иногда с пакетами газетных вырезок, где писали о мошенничествах с недвижимостью. Иногда с историей про знакомую, которую обманула невестка. Андрей становился всё мрачнее. Перестал есть со мной за одним столом, ночевал в гостиной.
А на четвёртый день Валентина Петровна притащила с собой женщину в строгом костюме.
— Знакомься, Марина, — произнесла она торжественно. — Это Лидия Александровна. Психолог.
Я сразу поняла, что это не психолог, а подруга или дальняя знакомая. Слишком уж уверенно держалась рядом с моей свекровью.
— Марина, — сказала она мягким, натренированным голосом. — Я думаю, мы сможем найти решение вашей ситуации.
— Какой ситуации? — я чувствовала, как во мне закипает злость.
— Проблемы доверия, — ответила она. — Вы ведь не доверяете своему мужу.
— Я доверяю! — выкрикнула я.
— Тогда почему не хотите оформить квартиру совместно?
Свекровь кивала рядом, как опытный дирижёр, подталкивающий хор.
— Вот! Вот, Лидия Александровна! Она не идёт на контакт!
Я не выдержала:
— Уходите. Обе. Немедленно.
— Ах так?! — взорвалась свекровь. — Андрюша! Твоя жена выгоняет меня из дома!
Андрей вышел из кухни. Он слышал всё. И снова — молчание. Его глаза метались, как у мальчика, которого застали за двойкой.
— Марин, может, не надо так резко… — пробормотал он.
И тогда я впервые поняла: я стою одна против целой системы. С одной стороны — свекровь с её вечным контролем, с другой — муж, который всю жизнь привык подчиняться.
Через несколько дней случился новый поворот. Утром в дверь позвонили. Я открыла и обомлела: Валентина Петровна стояла с молодым участковым.
— Вот! — торжественно сказала она. — Пусть он разберётся!
Парень был лет двадцати пяти, краснел, как студент на экзамене.
— Гражданка Петрова обратилась с заявлением… — начал он. — Якобы вы незаконно завладели квартирой.
Я принесла документы. Он пробежал глазами и вздохнул:
— Всё оформлено правильно. Состав преступления отсутствует.
— Но она скрыла от мужа! — завопила свекровь.
— Это не преступление, — сказал участковый устало и ушёл.
Свекровь осталась стоять, упрямо сжав губы.
— Не думай, что ты победила. Это только начало.
И в тот момент я поняла, что она не остановится. Что ей не нужна квартира — ей нужна власть. Надо мной. Над Андреем. Над нашей жизнью.
Я посмотрела на спину мужа, который в это время сидел в кухне, делая вид, что пьёт чай. И почувствовала, что мы уже на разных берегах.
На пятый день после того утреннего визита участкового я проснулась от звонка телефона. Было ещё темно, часы показывали без десяти шесть. Я взяла трубку, и голос свекрови, бодрый и какой-то даже торжественный, сообщил:
— Марина, собирайся. Через час встречаемся в кафе у нотариальной конторы. Надо поговорить. Женщина с женщиной.
Я хотела повесить трубку, но что-то внутри подсказало: надо пойти. Возможно, чтобы поставить окончательную точку. Возможно, чтобы услышать, какие ещё козыри она приберегла.
Кафе было полупустое. За дальним столиком сидела Валентина Петровна, спина прямая, губы сжаты. Перед ней — чашка чая, давно остывшего.
— Спасибо, что пришла, — сказала она, когда я села напротив.
— Вы настояли.
Она посмотрела на меня, и впервые в её глазах я увидела не только злость, но и усталость. Глубокую, прожитую, ту, которая живёт в человеке десятилетиями.
— Я знаю, что ты меня не любишь, — сказала она. — И я тебя, честно говоря, тоже. Но у нас есть общее — Андрей.
Я молчала.
— Он мой единственный сын. Я растила его одна, муж ушёл к другой. И теперь я боюсь потерять и его.
Слова её будто пронзили воздух. В них была правда, но эта правда не оправдывала её поступков.
— Я не собираюсь забирать у вас сына, — тихо сказала я.
— Но ты уже забираешь. Квартира — это разрыв. Ты становишься выше, богаче. А мужчина не может быть слабее жены. Тогда он ломается.
— Вы слишком низко оцениваете своего сына.
Она горько усмехнулась:
— Я реалистка. Я знаю, какой он. Он мягкий. Его легко сломать. Ему нужно чувствовать себя главным, иначе найдёт себе ту, которая будет смотреть снизу вверх.
Она наклонилась ближе:
— Подумай. Оформи квартиру на двоих. Это будет справедливо.
Я смотрела на неё и вдруг увидела: передо мной не только свекровь-диктатор, а ещё и женщина, до смерти боящаяся одиночества. Но это её страх, не мой.
— Валентина Петровна, бабушка оставила квартиру только мне. Это её воля. Я не могу её предать.
Она резко поднялась:
— Мёртвые не имеют воли! Живые должны думать о будущем!
И ушла, оставив меня одну.
Вечером, когда я вернулась домой, меня ждал сюрприз. В кухне сидели Андрей и Валентина Петровна. Рядом — незнакомая женщина в строгом костюме.
— Вот и она, — сказала свекровь. — Елена Сергеевна, объясните ей.
— Я нотариус, — представилась та. — Хочу прояснить правовые аспекты.
Я села.
— Если квартира останется на вас, — начала нотариус, — то при разводе она будет считаться вашей личной собственностью. Но если оформить её как совместную собственность, тогда делится пополам.
— Мы не собираемся разводиться, — отрезала я.
— Никто не собирается, — подхватила свекровь. — Но надо подстраховаться. Для Андрюши.
Я посмотрела на мужа. Он сидел, глядя в стол, словно школьник на выговоре.
— Андрей, ты согласен с этим?
Он поднял глаза, в которых не было ни силы, ни уверенности.
— Марин… может, правда лучше оформить? И всё закончится.
Я почувствовала, как во мне что-то ломается.
— Елена Сергеевна, скажите, если я подарю квартиру мужу, он сможет подарить её вам, Валентина Петровна?
Нотариус кивнула:
— Теоретически да.
И в этот момент я поняла: вот оно. Вот ради чего весь этот цирк. Не ради Андрея. Ради неё самой.
— Спасибо, — сказала я, вставая. — Но я не буду ничего переоформлять. Никогда.
Свекровь вскочила:
— Ты ещё пожалеешь!
— Возможно. Но это будет моё сожаление.
Я пошла в спальню и стала собирать вещи. Андрей догнал меня.
— Марин, ты что?
— Уезжаю.
— Куда?
— В бабушкину квартиру.
— Но это же наш дом!
— Нет, Андрей. Это дом твоей матери. Она тут хозяйка. Я больше так не могу.
Он стоял, белый как мел, руки тряслись.
— Если уйдёшь сейчас, это конец!
— Андрей, это конец уже давно. Просто ты не заметил.
В бабушкиной квартире пахло тишиной. Старые занавески, книжный шкаф, в котором ещё хранились её романы, кресло с продавленной подушкой. Всё это было моим укрытием.
Первую неделю Андрей звонил каждый день. Голос его был усталым, просил вернуться, обещал поговорить с матерью. Я не верила.
На второй неделе позвонила сама Валентина Петровна.
— Довольна? Разрушила семью!
— Это вы её разрушили, — ответила я.
Она крикнула что-то ещё и повесила трубку.
Прошёл месяц. Я устроилась на новую работу, начала ремонт в квартире. Окрашивала стены, меняла шторы, и с каждой мелочью квартира становилась больше похожа на меня.
Но однажды вечером раздался звонок в дверь. На пороге стоял Андрей. Постаревший, похудевший. И рядом с ним — девушка.
— Это Оля, — сказал он. — Мы встречаемся.
И вот тогда я поняла, что начался новый виток. История, которую уже нельзя будет остановить.
Я открыла дверь и долго смотрела на них, не в силах произнести ни слова. Андрей — мой муж, ещё недавно близкий человек — стоял с новой женщиной рядом, и они держались так, словно были вместе уже тысячу лет.
— Это Оля, — повторил он, словно я плохо слышу. — Мы встречаемся.
Она опустила глаза, но я заметила лёгкую улыбку на её губах. Смущение у неё было правильное, вежливое, но в глубине — торжество.
— Зачем вы пришли? — спросила я.
— Чтобы сказать правду, — Андрей говорил уверенно, но глаза у него бегали, как всегда, когда он врал. — Мы больше не можем жить в иллюзиях. Ты и я — всё кончено.
— Это мама сказала? — резко спросила я.
Он вздрогнул. И я поняла — попала в точку.
— Марин, не начинай… — пробормотал он.
Оля подняла голову и заговорила впервые:
— Мы не хотим ничего плохого. Просто начнём новую жизнь.
Я усмехнулась. Новую жизнь? С этим мягким мужчиной, который всю жизнь прятался за маминой спиной? С ним можно начать только повторение старой.
— Уходите, — сказала я.
Андрей шагнул ближе:
— Квартира всё равно общая, ты не можешь выгнать меня.
Я рассмеялась — горько, громко:
— Общая? Нет, Андрюша. Это квартира только моя. И пока я жива, никто сюда не войдёт.
Он замер. Оля прижала к себе сумку, будто щит.
— Мама предупреждала, что ты такая, — сказал он. — Упрямая. Эгоистка.
И в тот момент я поняла: он уже не мой муж. Он сын своей матери. Всегда был им и останется.
— Убирайтесь, — повторила я, и голос мой был ледяным.
Они ушли. Я закрыла дверь и долго стояла, прислонившись к косяку. Казалось, что весь дом дрожит от тишины.
Прошло две недели. Я жила одна. Иногда слышала, что во дворе шепчутся соседки: «Вот, бросил её, а уже с новой». Сначала эти слова резали слух, потом я перестала их слышать.
Но в один вечер в дверь снова позвонили. Я открыла — и увидела Валентину Петровну.
На этот раз она не кричала. В руках у неё был чемодан.
— Осень длинная, а снимать жильё дорого! Так что готовься, мы у тебя до весны! — выпалила свекровь, даже не глядя на меня.
Я смотрела на неё и понимала: теперь начнётся настоящий ад.
Я смотрела на чемодан, который Валентина Петровна поставила прямо у моих ног, и не сразу поняла — это шутка или новый виток безумия. Она стояла уверенно, будто действительно собиралась войти в дом, где не была желанной ни секунды.
— Мы у тебя до весны, — повторила она. — Давай, освобождай мне комнату.
С этими словами она уже шагнула внутрь, как будто квартира — гостиница, а я — не хозяйка, а обслуживающий персонал. Я механически протянула руку, коснувшись её плеча, словно пытаясь остановить цунами ладонью.
— Стойте. Вы… вы что, всерьёз?
— Конечно всерьёз, — отрезала она, щёлкнув замком на своём чемодане. — Ты разбила жизнь моему сыну. Разрушила семью. И теперь я одна. Так что… ты обязана помочь.
— Обязана? — переспросила я так тихо, что сама себя испугалась.
— Да. Ты же женщина. Ты должна понимать. И вообще — у нас есть общая семья! Я — мать твоего мужа.
— Бывшего мужа.
Она закусила губу.
— Мы ещё посмотрим! — отрезала она.
Я глубоко вдохнула. Раз, два, три.
— Валентина Петровна, вы не будете жить в моей квартире.
Она резко выпрямилась.
— Это что же… ты меня на улицу? — голос задрожал, как у актрисы на репетиции дешёвой мелодрамы. — Вот так?! Женщину в возрасте?! Одну?! Бездомную?!
— У вас есть жильё, — напомнила я. — Вы сами выгнали меня оттуда своим поведением.
— Это не жильё, а могила, — всплеснула она руками. — Твой Андрей ушёл! К этой… этой вертихвостке! Из-за тебя! Ты меня лишила сына!
Я прикрыла глаза. Дыхание стало тяжёлым, как будто на грудь положили камень.
— Яндекс.Карты, — сказала я, открывая телефон, — показывают ближайшие гостиницы. Там есть свободные номера.
— В Гостиницу? Меня? — всплеснула она руками. — Да ты… да ты бездушная дрянь!
Я подошла к двери и широко распахнула её.
— Уходите. Или я вызываю полицию.
Она замерла. На секунду в её глазах мелькнуло что-то похожее на страх — не настоящий, конечно, а обида, перемешанная с удивлением. Она не привыкла, что ей отказывают. Она привыкла давить, прогибать, идти танком.
— Значит, так, — сказала она медленно, будто записывала каждое слово в память. — Ты сама выбрала войну. И я тебе её устрою. Не надейся, что я оставлю всё так. Я тебе покажу, каково это — когда мать в отчаянии.
И, резко развернувшись, схватила свой чемодан и выскочила из квартиры, громко топая каблуками по лестнице.
Дверь закрылась. Тишина упала тяжёлая, вязкая, как смола.
Я опустилась на стул, закрыв лицо ладонями. Руки дрожали. Казалось, что вся эта история — дурной сон, который никак не заканчивается.
Но это было реальностью.
Вечером позвонила соседка снизу, Алла Георгиевна, женщина добрая, но с фантазией:
— Марина, ты там жива? Твоя свекровь ушла, как буря! И кричала, что ты её выгнала! Женщину больную, между прочим! Ты хоть скажи… у вас всё нормально?
Я устало потерла виски.
— Всё хорошо, — соврала я.
— Ну… если что, ты приходи. Я компот сварила.
Я поблагодарила и отключилась.
Когда телефон замолчал, квартира опять стала тихой. Я ходила по комнатам, трогала стены, оглядывалась — словно проверяла: дом ещё мой? Или его уже тянут у меня из-под ног?
Я уснула поздно, под утро. Сон был рваный, тревожный.
Утром в дверь снова постучали. Глухо. Требовательно.
Я подошла — и на секунду сердце ухнуло вниз. Но за дверью стоял не Андрей, не его мать.
А участковый.
Тот самый — молодой, смущённый.
— Доброе утро, — сказал он и неловко поправил фуражку. — Марина Сергеевна?
— Да.
— Тут… поступила жалоба. На вас.
— Опять? — я не удержалась.
— Да… — он чуть смутился. — В этот раз — о том, что вы выгнали пожилую родственницу на улицу в зимнее время.
Я вдохнула запах холодного подъездного воздуха — в нём чувствовалась мерзкая примесь абсурда.
— Вы серьёзно?
— К сожалению, да. Я обязан проверить.
Я открыла дверь шире.
— Проходите. Смотрите. Какая родственница? Где? Пусть покажут адрес, где она была прописана. Пусть подтвердят факт. Пусть…
Он поднял руку:
— Тихо-тихо. Я вижу, что ситуация… сложная. Но я обязан сделать отметку.
— Делайте, — сказала я, чувствуя, как внутри что-то трескается — уже не больно, а сухо.
Он записал пару строчек в блокнот, рассказал мне о моих правах и обязанностях, вздохнул и ушёл.
А через час мне позвонил Андрей.
Голос был ледяной.
— Ты выгнала мою мать?
— Она пришла с чемоданом жить у меня.
— И что? Не могла пустить? Она же одна!
— Так и ты один? — спросила я. — Ты же с Олей.
Он замолчал. Долго.
— Она сказала, что ты на неё кинулась, — наконец выдал он.
Я рассмеялась так, что чуть не уронила трубку.
— Это она так сказала?
— Марин… ну нельзя же так с людьми…
— Андрей… — я села на подоконник, смотря на двор. — А ты знаешь, что она вызвала полицию? Пыталась вписать меня в мошенники? Посылала ко мне липовых психологов? Ходила ко мне в дом, как в супермаркет? И теперь ещё пытается поселиться? Ты это знаешь?
Он молчал.
— Ты осознаёшь, что она разрушила всё, что у нас было?
— Не она… — тихо сказал он. — А ты.
Я закрыла глаза. И всё поняла окончательно.
Этот человек не стоит даже одного моего оправдания.
— Если когда-нибудь ты станешь самостоятельным, — сказала я, — позвони.
И отключила.
На следующий день я увидела Валентину Петровну у подъезда. Она стояла, опираясь на палку, одетая в свой старый халат с павлинами. Играла роль до конца.
— Вот она! — вскрикнула она, когда я подошла. — Это она выгнала меня! Смотрите, люди! На произвол судьбы! Женщину больную!
Две бабушки на лавочке закивали, но больше из привычки, чем из убеждения.
— Вы можете хотя бы перестать устраивать цирк? — тихо спросила я.
— Цирк? — ахнула она. — Я тебе покажу цирк! Я в суд пойду!
— Идите.
Она замолчала, будто не ожидала такого ответа.
— Ты… ты не понимаешь. Я тебя уничтожу. Чтобы Андрюша вернулся.
И вот в этот момент во мне что-то щёлкнуло. Чётко, громко, окончательно.
Я посмотрела на неё спокойно, даже с какой-то жалостью.
— Он не вернётся. Ни ко мне. Ни к вам.
Она дрогнула, будто я ударила её словом.
— Вы так его приучили к себе, что он не сможет жить с другой женщиной. Ни со мной. Ни с Олей. Ни с кем. Он всегда будет искать мать. Поэтому… — я чуть наклонила голову. — Он останется один.
Она побледнела.
И впервые за всё время отступила на шаг.
— Ты… злодейка, — прошептала она.
— Нет. Просто честная.
Я прошла мимо неё и поднялась домой.
Дни стали тише.
Свекровь исчезла — то ли копила силы для нового удара, то ли переваривала услышанное. Я не знала. И не хотела.
Но через неделю мне пришла повестка.
Суд.
Валентина Петровна подала иск:
«о признании меня недееспособной владелицей жилплощади, действовавшей под влиянием психического давления и обмана».
А ниже — список требований:
✔ признать квартиру совместно нажитой
✔ обязать меня переоформить половину на Андрея
✔ временно вселить свекровь «из-за отсутствия иных вариантов проживания»
Я сидела на диване, держа в руках бумаги, и чувствовала… странное.
Не страх.
Не ярость.
А решимость.
Впервые — настоящую, холодную, сильную.
Свекровь объявила войну?
Что ж.
Она получит войну.
Но уже по моим правилам.
