– Лен, я тут подумал. Теткину квартиру твою надо продавать.

Лена замерла с тарелкой в руке. Мокрая гречка посыпалась на старенький линолеум.

– Как продавать, Тимур? Ты с ума сошел? – она устало опустила тарелку на стол, чувствуя, как гудят ноги после суточной смены в хирургии. – Мы же договорились… Это на будущее.

Тимур фыркнул. Он стоял, прислонившись к дверному косяку, лощеный, пахнущий дорогим парфюмом, который никак не вязался с запахами вареной капусты и валокордина, въевшимися в эту кухню.

– Какое «будущее», Лен? Будущее – оно сейчас! Мне машина нужна нормальная, а не это ведро, которое под окном ржавеет. Я – менеджер по продажам, я должен выглядеть! А остаток вложим. Купим гараж, в дело пустим. Деньги должны работать, а не лежать мертвым грузом в «бабушкином» ремонте.

Он говорил это легко, самоуверенно, по-хозяйски распоряжаясь чужим. Квартира эта досталась Лене год назад от двоюродной тетки. Маленькая, запущенная «двушка» в спальном районе, но её. Личная.

– Тимур, это моя квартира, – Лена старалась говорить спокойно, но пальцы сами сжались в кулаки. – Мое наследство. И я не хочу ее продавать. Машина у нас ездит. А «вложить»… Ты уже «вложил» однажды мои декретные в какую-то пирамиду.

Его лицо мгновенно стало жестким. Самодовольство слетело, как дешевая позолота.

– Ты мне это до сих пор попрекаешь? Я тогда тоже для семьи старался! И вообще, что это за разговор? «Мое», «твое»… Мы семья или кто? Я на тебя лучшие годы, а ты мне – копейки считаешь?

– Я не считаю… – начала она, но он ее перебил.

– Да что ты вообще понимаешь в деньгах, медсестра? Твоя зарплата – кошке на смех. Я один всю семью тяну, и мать мою еще!

– Не смей так говорить, Тимур! – Лена вспыхнула. – Я сутками в больнице…

– Вот именно! Сутками! – он шагнул к ней. – А я? Я должен дома один сидеть? Ждать, пока ты там чужим людям утки таскаешь? Я – мужчина, мне внимание нужно!

Тимур тут же сменил тактику. Льстивая улыбка снова растянула его губы.

– Мамуль, привет! А мы тут… хозяйственные вопросы решаем. Я Лене дело предлагаю, а она упирается.

Он подошел, поцеловал мать в сухую щеку, поправил ей воротник. Лена смотрела на эту сцену с тихой тоской. Всю их совместную жизнь он вот так виртуозно обманывал их обеих: ее – своей якобы любовью, мать – показной сыновней заботой.

Любовь Борисовна медленно прошла к своей табуретке у окна. Села. Долго, мучительно долго молчала, глядя куда-то в темноту за стеклом, где начинался мелкий октябрьский дождь. В кухне стало так тихо, что слышно было, как капает вода из старого крана. Тимур начал нервничать.

– Мам, ну ты ей скажи! Квартира стоит пустая, а нам деньги нужны. Машину…

– Машину, – не спрашивая, а утверждая, проговорила свекровь. Она не повернула головы. Ее голос, всегда тихий, сейчас звенел сталью. – Машину тебе новую надо. А Лене, значит, не надо.

Тимур моргнул, сбитый с толку. Он явно ожидал другой реакции.

– Ну… почему? Это же общая будет! – он снова попытался улыбнуться. – Мы же семья!

– Семья, – снова эхом повторила Любовь Борисовна. – Это когда все в дом, Тимур. А не из дома.

– Да что ты такое говоришь, мама! – взорвался он. – Какое «из дома»? Я для нас стараюсь! Я хочу, чтобы мы жили как люди! Чтобы ты на дачу могла нормально ездить, а не на этом гробу!

– На дачу я и на автобусе доеду, – она наконец повернула к нему голову. Ее глаза, выцветшие, смотрели на него в упор, без тени жалости. – Не для того я тебя растила, чтобы ты жену оббирал. Леночка на эту квартиру имеет полное право. Ее тетка ей оставила. Не тебе.

Лена ахнула. Она всегда знала, что свекровь ее ценит – больше, чем родного сына, как ей иногда казалось. Любовь Борисовна, властная и порой невыносимая в своих придирках, почему-то сразу приняла тихую, доверчивую Лену. Лена ухаживала за ней после ее инфарктов, ставила уколы, варила диетические каши, и свекровь отвечала ей суровой, но нерушимой преданностью. Но такой открытой защиты Лена не ожидала.

Тимур побагровел.

– Ах, значит, «Леночка»? Значит, я уже и не сын? Все ей?!

– Перестань орать, – голос свекрови не дрогнул. – Давление у меня поднимется, опять Лене со мной возиться. А ты только дверьми хлопать умеешь.

– Да?! Ну так я и хлопну! – заорал он. – Живите тут сами, раз вы такие умные! Раз я такой плохой!

Он схватил со стула свою дорогую кожаную куртку. В этот момент у него в кармане пиликнул телефон. Он торопливо выхватил его. Лена успела заметить на светящемся экране краешек сообщения: «Котик, ну что там? Он…».

Сердце Лены пропустило удар и рухнуло куда-то в холодную, вязкую пустоту. «Котик». Не «Олег-запчасти». Не «Семен-шиномонтаж». «Котик».

– Кто… кто это, Тимур? – спросила она шепотом, который испугал ее саму.

– Не твое дело! – рявкнул он, пряча телефон.

– Ах, не мое… – Лена медленно поднялась. Усталость как рукой сняло. Вместо нее пришла звенящая, холодная ярость. – Значит, кто тебе пишет – не мое дело. А квартира моя – это твое дело?! На «Котика» денег не хватает, да?! На машину для «Котика»?!

Она сама не узнавала свой голос. Тимур отшатнулся. Он не привык видеть ее такой. Он привык к доверчивой, тихой Лене, которая прощала ему все – и пьяные выходки, и «потерянные» зарплаты, и явную ложь.

– Ты… ты что себе позволяешь, мышь серая?! – прошипел он, вмиг растеряв всю свою напускную респектабельность. – Да кому ты нужна, кроме меня? Посмотри на себя! Халат застиранный, руки кремом воняют!

– Руки у нее пахнут работой, – отрезала Любовь Борисовна со своего места. – А у тебя – чужими духами.

Это был удар под дых. Тимур задохнулся от возмущения.

– Мама! И ты туда же? Вы сговорились?!

– Вон пошел, – тихо сказала свекровь. – Иди. Проветрись. И подумай. Если еще есть чем.

Тимур посмотрел на мать, на жену, понял, что сегодня битву он проиграл. С отвратительной руганью он рванул на себя дверь и вылетел на лестничную клетку. Хлопнула входная дверь, так что в серванте звякнула посуда.

На кухне повисла тишина. Только дождь барабанил по подоконнику.

Лена стояла, окаменев. Она не плакала. Слезы будто застыли внутри, превратившись в тяжелый ледяной ком.

Любовь Борисовна, кряхтя поднялась. Подошла к шкафчику, достала банку с сушеными травами.

– Это, Леночка, от нервов. Зверобой и мята. Я сама летом на даче собирала, в самый Петров день, – она засыпала траву в заварочный чайник. – Сила в них сейчас самая большая. Ты пей… А про квартиру – и думать забудь. Не ему решать.

Она поставила чайник на стол. Лена посмотрела на морщинистое, строгое лицо свекрови и вдруг поняла, что в этом доме у нее есть настоящий союзник.

– Любовь Борисовна… он… он же не вернется?

Свекровь усмехнулась, но как-то невесело.

– Вернется, Леночка. Куда он денется. Такие всегда возвращаются. Жить-то ему где-то надо. И есть что-то надо. Приползет, как миленький.

И он действительно вернулся. На следующее утро. Тихий, помятый, с дешевым букетом астр в руке. Астры эти, уже тронутые первым заморозком, выглядели так же жалко, как и он сам.

Он бухнулся перед Леной на колени прямо в коридоре, уткнулся лицом в ее передник.

– Прости, Ленуся, прости дурака! Бес попутал! – бубнил он, целуя ее натруженные, пахнущие больничным антисептиком руки. – Вспылил! Не нужна мне эта квартира, ничего не нужно! Только ты! Ты меня не бросай, Лен…

Лена стояла, глядя на его темный затылок. Доверчивое сердце по привычке дрогнуло, готовое простить, поверить, принять. Он поднял на нее глаза – синие, как у ребенка, и такие лживые.

– Никогда… слышишь, Лена? Никогда больше!

Она медленно кивнула, хотя внутри все кричало: «Ложь!». Но она так хотела ошибаться.

Из своей комнаты, приоткрыв дверь, на эту сцену молча смотрела Любовь Борисовна. Она видела, как Лена приняла астры, как помогла мужу подняться. Свекровь только покачала головой и тихо прикрыла дверь. Она знала своего сына. Это было не раскаяние. Это была смена тактики…

– Оксаночка, ну ты пойми, котик! Не получилось с нахрапа! Она вцепилась в эту квартиру, как… как медсестра в стерильность! И мать еще масла в огонь подлила!

Тимур шептал в трубку, стоя на балконе и зябко кутаясь в куртку. В кухне Лена гремела кастрюлями – готовила ему ужин после «тяжелого дня».

– Мне плевать, как не получилось! – звенел в трубке капризный девичий голос. – Ты обещал мне Турцию в октябре! В пятизвездочный! Я уже всем подружкам сказала! У Лерки муж ей шубу купил, а ты мне на путевку наскрести не можешь?

– Я смогу, киса, смогу! Я все придумал! – зачастил Тимур. – Я сейчас по-другому зайду. Через ласку. Она у меня доверчивая, растает. Мне нужно только, чтобы она одну бумажку подписала… Маленькую доверенность. Якобы для оформления субсидии на коммуналку для мамы. А я по этой доверенности…

– Смотри у меня, Тимур! – голос в трубке стал жестким. – Если через неделю денег не будет, Леркин муж, между прочим, звал меня в ресторан. Он, в отличие от некоторых, слов на ветер не бросает.

Тимур сглотнул.

– Все будет, котик. Все будет!

Он вернулся на кухню преображенным.

– Леночка, солнышко! Как ты устала, наверное! – он подошел к ней сзади, обнял за плечи. Лена вздрогнула от неожиданности, но тут же обмякла. Как же ей хотелось верить. – Давай я сам. Ты иди, отдохни. Приляг.

Следующие несколько дней Лена жила как в тумане. Тимур был таким, каким не был даже в первый год их брака. Он приносил ей кофе в постель, сам ходил в аптеку за лекарствами для матери, вечерами сидел дома, читал вслух газету Любови Борисовне, демонстративно игнорируя свой смартфон.

– Гляди-ка, Леночка, – удивлялась она сама, – может, и впрямь твой крик на него подействовал? Исправляется мужик.

Любовь Борисовна только хмыкала в ответ и просила Лену померить ей давление.

– Сто сорок на девяносто. Опять, – вздыхала Лена, откладывая тонометр. – Надо таблетку.

– Не хочу я твою химию, – ворчала свекровь. – Ты мне лучше калины принеси, что мы с тобой в том году протирали. Вот где лекарство. Ее, Леночка, собирать надо знаешь когда? Не просто осенью, а как первый морозец ударит. Она тогда и горечь отдает, и вся сила в нее уходит. Против давления – лучше не придумаешь. И для сердца хорошо. Протереть с сахарком, один к одному, и в холодильник. Ложечку утром, ложечку вечером.

Лена слушала и кивала. Ей нравились эти бытовые премудрости свекрови. В них было что-то настоящее, корневое, в отличие от лживого блеска Тимура.

А Тимур, между тем, не терял времени.

– Мамуль, – подсел он к матери как-то вечером, когда Лены не было дома. – Тут такое дело. Я узнавал. Тебе же как ветерану труда положена субсидия на квартиру. А у нас тут долг небольшой накопился, пока я… ну… не очень хорошо зарабатывал. Так вот, чтобы долг реструктурировать и субсидию оформить, нужно много бегать. А ты сама не можешь. И Лена на работе. Давай я сделаю?

Любовь Борисовна прищурилась.

– Ты? Бегать по инстанциям? Сроду за тобой такого не водилось, сынок.

– Так я ж для тебя, мама! – он картинно положил руку ей на плечо. – Только там нужна доверенность. От Лены. Квартира-то на ней числится. Что она мне доверяет собрать справки. Я тут попросил знакомого, он бланк приготовил. Она подпишет – и все. Я сам все сделаю.

– Ну, делай, – равнодушно пожала плечами свекровь. – Раз решил пользу принести.

Вечером Тимур развернул перед Леной настоящий спектакль.

– Леночка, родная, я тут маме решил помочь. Субсидию выбить. Но такая волокита! Ты же знаешь, как я тебя берегу, не хочу, чтобы ты после смены еще по МФЦ моталась. Я сам все сделаю. «Подпиши вот тут, – он протянул ей аккуратно сложенный вдвое лист, — это просто доверенность на сбор документов». Формальность.

Лена взяла ручку. Доверчивое сердце уже было готово расписаться где угодно, лишь бы этот хрупкий мир не рухнул. Но что-то ее остановило. Может, слишком блестели у мужа глаза? Или слишком небрежно он отвернулся к окну?

– Тимур, а что это… «генеральная доверенность»? – она развернула лист. – С правом продажи, дарения и получения денежных средств?

Тимур замер.

– А? Это… это стандартная форма, Лен! Юристы, они всегда так пишут, на всякий случай! Чтобы десять раз не переделывать. Ты же мне веришь?

– Верила, – тихо сказала Лена. Она смотрела на строчки, и пелена спадала с ее глаз. «С правом продажи». «С правом дарения». «Котик». «Турция». Все сложилось в одну уродливую картину.

– Так ты что, – побагровел он, поняв, что обман не удался, – ты мне не веришь?! Я для семьи стараюсь, а ты…

– Уходи, Тимур, – Лена положила бумагу на стол. Голос ее был ровным и мертвым.

– Что?! – взвизгнул он. – Ты меня выгоняешь?! Из моего дома?!

– Это не твой дом. Это квартира твоей матери. А моя – та, которую ты так хотел продать. Уходи.

– Да куда я пойду?! Мама! – заорал он, бросаясь в комнату к свекрови. – Мама, она меня выгоняет!

Любовь Борисовна сидела в кресле, совершенно спокойная. Рядом с ней на столике стояла телефонная трубка – не мобильный, а старый дисковый аппарат.

– Тимур, – начала она необычно громко и отчетливо. – Я тут давеча звонила Раисе Петровне. Ну, помнишь, с третьего подъезда? Мы с ней в «Текстильторге» работали.

Тимур не понял.

– Какой Раисе? При чем тут Раиса?!

– А при том, сынок. Что дочка у нее, Оксана. Ногтями занимается. Хвасталась Раиса, что дочка в Турцию летит. С кавалером. Кавалер, говорит, такой щедрый, такой влюбленный… Все оплатил. Только вот что-то с деньгами у него заминка вышла. Ждет Оксаночка. Боится, что сорвется Турция.

Тимур побледнел так, что стал похож на покойника. Он смотрел на мать, не в силах вымолвить ни слова. Он и забыл, что «Оксана-Ногти» – это дочка материной товарки. Мир, который он так тщательно строил, рушился.

– Ты… мама… ты что…

– Я, сынок, может, и старая, и больная, – Любовь Борисовна с трудом поднялась, опираясь на палочку. – Но я не глухая. И не слепая. И подруг у меня, в отличие от тебя, настоящих, много. Я Раисе все и рассказала. И про квартиру Леночкину, и про твою «доверенность».

Она сделала паузу, давая словам впитаться.

– Ох, и кричала же Раиса. Говорит, завтра же Оксанку свою выпорет, хоть той и тридцать лет. И чтобы духу твоего рядом с ней не было. Так что…

Свекровь подошла к остолбеневшему сыну.

– Иди, Тимур.

– Куда?! – в его голосе была уже не злость, а животный страх.

– А иди… к Оксане. С вещами. Проверь, может, и примет тебя. Без денег-то.

Он рванулся было к Лене.

– Ленуся! Это она! Это она все подстроила! Я же…

Лена молча открыла ему входную дверь.

Он смотрел на ее спокойное, чужое лицо, на строгое, непреклонное лицо матери. И понял, что все. Конец. Здесь ему больше ничего не светит. Он схватил свою куртку, ту, что пахла чужими духами, и выскочил за дверь.

…Прошла неделя. В квартире стало тихо. Непривычно тихо. Любовь Борисовна чувствовала себя лучше – давление почти не скакало. Лена после работы больше не неслась домой, чтобы успеть к ужину. Она стала заходить в магазин, покупать себе не фарш по акции, а хороший кусок сыра или баночку оливок.

Вечерами они сидели на кухне. Любовь Борисовна рассказывала Лене, как правильно солить огурцы, чтобы они хрустели, а Лена делилась больничными историями.

– Скоро первые заморозки, – сказала как-то свекровь, глядя в окно, на пожелтевшие березы. – Пора за калиной, Леночка.

– Пора, Любовь Борисовна, – улыбнулась Лена. – Выздоравливайте. На дачу поедем. Соберем. Все соберем и все наладим.

Она знала, что так и будет. Впереди было много работы, много забот, но впервые за долгие годы она чувствовала не страх, а веру. Веру в то, что все теперь будет правильно.